У меня в чашке чайной месяц лимонной долькой плавает, и абажур всё рыжее с каждым вечером.
Подушки с восточными вязями – багряные с золотом – столпились в кресле, и струны от виолончели, кольцами свёрнутые, лежат в шкатулках. Ты был сделал мне ожерелье из чёрных вишен – спелые, стекают по запястьям и замирают рубинами в выпуклых литых браслетах. А чай почерневший от вина совсем – и холодные кончики пальцев тонких отогревать. Стоя у французского окна, горячим шёпотом страшные сказки рассказывать – застывают на стекле причудливыми узорами да когтистыми лапами следят по карнизу..
Птицы-то давно улетели в тёплые страны, и небо опустело. Только флейта синичкой дрожит в руке. Осень вьётся по ветру последним дубовым листом, а зима, того и глядит, рухнет на черепичные крыши моих снов – подморозит скулы и завертит предлинным шарфом. Тсс, не спугни флейту-синичку, я её вином отпаиваю и грею в ладонях – она мне о весне поёт капелью да ветром в траве..
Подушки с восточными вязями – багряные с золотом – столпились в кресле, и струны от виолончели, кольцами свёрнутые, лежат в шкатулках. Ты был сделал мне ожерелье из чёрных вишен – спелые, стекают по запястьям и замирают рубинами в выпуклых литых браслетах. А чай почерневший от вина совсем – и холодные кончики пальцев тонких отогревать. Стоя у французского окна, горячим шёпотом страшные сказки рассказывать – застывают на стекле причудливыми узорами да когтистыми лапами следят по карнизу..
Птицы-то давно улетели в тёплые страны, и небо опустело. Только флейта синичкой дрожит в руке. Осень вьётся по ветру последним дубовым листом, а зима, того и глядит, рухнет на черепичные крыши моих снов – подморозит скулы и завертит предлинным шарфом. Тсс, не спугни флейту-синичку, я её вином отпаиваю и грею в ладонях – она мне о весне поёт капелью да ветром в траве..